А в то время как обособленный личный феномен выхватывается и гипостазируется — появляются идеологические иллюзии, на коих возводятся броские, но однобокие теории (теория постиндустриального общества, «нового класса» и т.д.). С этой «частичностью» восприятия и опыта связан второй аспект растянувшегося ренессанса марксизма.

Потому, что философии в СССР учили в весьма немногих вузах, наш студенческий коллектив был интернациональным. Сейчас я поддерживаю отношения со многими своими однокашниками, живущими в новых независимых странах. И вижу, что марксизм там еще менее развит, чем в Российской Федерации. И согласовано это, по-моему, вот с чем.

Смена советского социализма постсоветским капитализмом не единомоментный процесс. Он, как видим, занимает годы и десятилетия. Рынок как база общественной связи понемногу вытесняет предыдущее общественное устройство. Постсоветская специфика этого процесса такова, что перво-наперво капитализм приходит в своем соблазнительном обличье. Мои однокурсники — сейчас работники образовательных и научных учреждений — получили возможность более-менее свободного доступа к нелимитированному объему информации, возможность путешествовать по миру, в итоге — не стоять в очередях за эргономичными ботинками. Но одновременной капитализм еще не успел демонтировать совсем остатки того непременно позитивного, что было в советском строе: отсутствие страха утратить работу, недорогое жилье, развитые и — в общем и целом — продвинутые системы здравоохранения и образования. В специфике текущего момента имело возможность показаться, что мы передвигаемся от строя со своими плюсами и минусами к строю с одними плюсами. Но это лишь краткий исторический момент. Логика становления капиталистического типа публичных взаимоотношений неотвратимо ведет к системе, где фундаментальный принцип — «будь действенным либо сдохни». Рынок, продажа труда на рынке, эксплуатация, соревнование всех со всеми, победа (для немногих), поражение (для основного) — вся эта повседневность все свыше и свыше оказывается нашей повседневностью, меньше остается места чему-то Другому. Но это повседневность, в которой формировался классический марксизм. По мере ее упрочнения, будет неизбежно расти интеллектуальное и реальное воздействие марксизма, понимание его неустранимой теоретической и реальной значимости[4]. Т.е. возвращение интереса к марксизму точно коррелирует со становлением капитализма в пространстве бывшего СССР, а в масштабах Российской Федерации — сперва в Москве и других больших городах, а после этого в регионах.

Тут наша уверенность имеет основанием двувариантный процесс, вдобавок оба варианта будут прочищать головы от идеологического тумана. Первый вариант уже в общем обрисован выше. По мере реставрации-становления капитализма, основные категории и способы марксизма возвращают себе силу. Тут уместна аналогия с античным образом Антея, который от падения на землю оказывался лишь сильнее — и нет на него такого Геракла, который сумеет его победить. Чем больше капитализма, тем больше марксизма. Чем больше у людей забирают того, что им нужно для людской жизни, тем больше они оказываются марксистами (хотя бы стихийными). (Тут, конечно, не нужно упрощать. Будет и отчаяние, и озлобление — «буду благополучным хотя бы ценой глотки ближнего». Капитализм рождает и нацизм, и религиозные утопии. Но общий вектор тем не менее — борьба за лучшую жизнь, это в природе человека.)

Вариант второй. Допустим, вместо зримого ухудшения, ведущего к прояснению в головах и «марксизации» общества, будет совершаться улучшение нашей жизни. Но как? Обыденный общественный опыт уже говорит, а дальше это будет лишь яснее, что дождаться от класса капиталистов улучшения нашей жизни нереально. Владелец вынет из своего кармана и даст нам (увеличение заработных платов, общественные программы и т.д.) лишь то, что мы вынудим его возвратить (по причине того, что все в этом мире создается теми, кто трудится). Чтобы жить предпочтительнее, за это нужно бороться.